Я надену полночь - Страница 95

А потом она решила спуститься в склеп.

Вокруг могилы Барона было навалено много цветов, но ни одного цветочка не было положено сверху — потому что мраморная крышка была такой прекрасной, что ни у кого не поднялась рука опозорить её даже розами. Камнерез высек самого Барона в доспехах и с мечом в руке, и работа была настолько превосходной, что, казалось, он в любой момент подняться и уйти. По углам горели четыре свечи.

Тиффани прошла взад-вперёд между древними каменными баронами. Тут и там рядом с ними находились их жены со смиренно сложенными на груди руками. Как это было… странно. На Мелу не были приняты надгробия. Камень был слишком дорог. У них было кладбище, и где-то в замке хранилась книга с картами кто и где похоронен. Единственным обычным человеком о ком осталось на память хоть какое-то надгробие, что указывало на необычное уважение этого человека — была Бабуля Болит. Кованные железные колёса и котёл от печки на месте её пастушьего фургончика скорее всего сохранятся на добрую сотню лет. Это было доброе железо, пасущиеся овцы поддерживали вокруг ровный, будто скошенный косой, уровень травы, а жир с их шкур, когда они терлись о колёса спиной, не хуже нефти сохранял металл в первозданном виде, как в день его ковки.

В давние времена, когда рыцарь становился рыцарем, ему приходилось провести ночь в своём зале с оружием и молитвами к любым слушающим богам о том, чтобы те даровали ему силы и мудрости.

Она была уверена, что слышала произнесённые слова, может и не ушами, но они прозвучали в её голове. Она обернулась к спящим рыцарям, и удивилась, до чего же миссис Прост была права – камни помнят.

«Что может послужить мне оружием?» — подумала Тиффани. Ответ пришёл немедленно: гордость. О, можно тут и там слышать, что это грех, оно поражает тебя перед самым твоим падением.

Но это не правда. Кузнец гордится своей сваркой, конюший своими лошадьми, которые сияют на солнце словно спелые каштаны, пастух гордится тем, что прогнал волка от стада, а повариха – своими пирогами. Мы гордимся тем, что сами пишем историю собственной жизни — сказку, которую интересно рассказать другим.

«А ещё у меня есть мой страх. Страх того, что я подведу остальных. И именно потому, что я боюсь, я могу его преодолеть. Я не посрамлю тех, кто меня учил».

«У меня есть вера, хотя я и не уверена, что это такое».

— Гордость, страх и вера, — громко произнесла Тиффани, и перед ней, будто потревоженные порывом ветра, взметнулось пламя всех четырех свечей. На мгновение ей показалось, она была уверена, что видела, что в короткой вспышке света в темных камнях растаяла тень пожилой ведьмы.

— Ах, да, — добавила Тиффани. — Ещё у меня есть огонь.

Потом, по непонятной для неё самой причине она добавила:

— Когда я состарюсь, я надену чёрное. Но точно не сейчас.

Тиффани подняла свой фонарь повыше, тени на стенах задвигались, но одна из них, которая была похожа на пожилую женщину в чёрном — растаяла окончательно. «Теперь я знаю, почему зайчиха прыгает в огонь, и завтра… нет, уже сегодня, я прыгну в него тоже», — она улыбнулась своим мыслям.

Когда Тиффани вновь появилась в зале, всё ведьмы, стоя на лестнице, смотрели на неё. Тиффани удивилась, как это Матушка Ветровоск и миссис Прост могут терпеть друг друга рядом, ведь они обе гордячки похуже кошек, набитых шестипенсовиками. Но, судя по тому, как мило они болтали о «погоде», «поведении нынешней молодёжи» и «ужасно высоких ценах на сыр», они отлично поладили. А вот Нянюшка Ягг выглядела чрезвычайно взволнованной. И видеть Нянюшку Ягг чрезвычайно взволнованной было волнительно. Было за полночь, говоря прямо — колдовской час. В обычной жизни каждый час — колдовской, но от того, как обе стрелки показывают вверх, становилось немного жутко.

— Я слышала, ребята вернулись после мальчишника, — произнесла Нянюшка, — но, похоже, они забыли, где бросили жениха. Не думаю, конечно, что он сбежит. В чём они точно уверены, они стащили с него штаны и к чему-то его привязали. — Она кашлянула. — Такова традиционная процедура. Подразумевается, что нормальный шафер помнит, где это проделали, но его нашли, и он не может вспомнить даже собственное имя.

Часы в зале пробили полночь. Они никогда не шли вовремя. Каждый удар словно бы отзывался болью в позвоночнике Тиффани.

Появился направлявшийся в её сторону Престон. И какое-то время Тиффани казалось, что куда бы она ни посмотрела, повсюду был только он — Престон: благоразумный, чистый, и, каким-то образом, подающий надежду.

— Слушай, Престон, — обратилась она к нему. — Мне некогда объяснять, и не уверена, что ты поверишь в то, что я расскажу, однако, возможно, поверишь, если я покажу. Мне необходимо прогуляться и убить одно чудовище до того, как оно убьёт меня.

— Значит, я буду тебя защищать, — сказал Престон. — В любом случае, мой шеф-командующий находится где-то снаружи, в каком-то свинарнике рядом со свиньёй, которая в данный момент обнюхивает его причиндалы! Значит, я, в данный момент, представляю здесь официальные органы!

— Ты? — рявкнула Тиффани.

Престон выпятил грудь, хотя, по ясной причине, эффект получился далёким от ожидаемого.

— Как ни странно, так и есть. Ребята назначили меня дежурным офицером Стражи, чтобы сами они могли пойти напиться. А сержант в данный момент на кухне, пугает раковину. Он думал, что сумеет перепить госпожу Ягг!

Он отдал честь.

— Так что я собираюсь вас сопровождать, мисс. И вы не сможете меня остановить. Только без обид. Поскольку сержант между отданием команд в раковину делегировал мне огромную власть, я хотел бы приказать вам и вашему помелу оказать мне помощь в поисках. Если вас это не затруднит.